Сказки читать

Как меня спасали

Дело было ранней весной. Мы с Аглаей пришли на речку, чтобы полюбоваться ледоходом, но он почти уже кончился. Вспухшая вода тащила теперь ледяную мелочь да всякий сор, а крупные льдины проплывали редко.
Мы сели на брёвна, сваленные на берегу, и стали грызть подсолнухи. Аглая щёлкала их лихо, бросая семечки в рот и выплёвывая шелуху метра на три от себя. Я с завистью поглядывал на неё и старался ей подражать, но у меня ничего не получалось. Каждое семечко я мусолил по целой минуте, подбородок и руки мои стали мокрыми от слюны, и к ним прилипала шелуха.
— Сегодня и глядеть-то не на что,— сказала Аглая.— Вот вчера — это да! Вчера такие льдины плыли — весь мост дрожал. А на одной льдине мы кошку видели. Бегает, мяукает!.. Мне так жалко её было… Просто ужас!
— Бывает, что и людей уносит, не то что кошек,— ответил я.— На Днепре вот двоих девчонок унесло, а пятиклассник их спас.
Аглая покосилась на меня:
— Кто-о?.. Пятиклассник? Выдумываешь!
— Не веришь? Почитай вчерашнюю «Пионерку». Девчонки маленькие были, лет по шести… Их на льдине стало уносить, а они попрыгали в воду, думали — мелко, и начали тонуть. А пятиклассник схватил большую доску, подплыл к ним на ней и спас.
— У!.. На доске! На доске и я бы спасла. А что ему было за то, что он спас?
— Какой-то грамотой его наградили и ценным подарком. А в «Пионерке» даже портрет его напечатали. Погоди, у меня, кажется, с собой эта газета: я в неё бутерброд заворачивал.
Газета действительно оказалась у меня. Я передал Аглае скомканный листок. Шепча себе под нос, она прочла заметку «Отважный поступок Коли Гапоненко» и принялась разглядывать помещённый тут же Колин портрет.
— Во, Лёшка! Небось этот Колька не думал и не гадал, что про него в газете напечатают! Вчера был мальчишка как мальчишка, никто на него и внимания не обращал, а сегодня — нате вам! — на всю страну прославился.— Она вернула газету мне.— Вот бы нам кого-нибудь спасти!
Я промолчал: не хотелось признаваться, что я сам плаваю как топор.
— И чтобы наши портреты тоже напечатали,— продолжала Аглая.— Ты бы в чём сфотографировался? Я бы знаешь в чём? Я бы в новом берете, что мне тётя Луша подарила. Мы бы с тобой шли по улице, а нас бы все узнавали: «Глядите! Глядите! Вот те самые идут… которые спасли». Во было бы! Да, Лёшка?
Я пробормотал, что это, конечно, было бы неплохо. Аглая совсем размечталась:
— Лёшк! А в школе?.. Вот бы ребята на нас глаза таращили! А мы бы ходили себе, будто ничего такого и не случилось, будто мы и не понимаем, чего это все на нас так смотрят. Мы бы не стали воображать, как некоторые. Да, Лёшка? Ну чего, мол, такого особенного! Ну спасли человека и спасли — подумаешь какое дело! Верно, Лёшка, я говорю?
Я молча кивнул. Аглая вскочила на ноги.
— А что, думаешь, мы не могли бы спасти? — почти закричала она.— Вот если бы сейчас тут на льдине кого-нибудь понесло, думаешь, мы не смогли бы спасти?
— Смогли бы, наверное… Если бы на доске.
Аглая сжала худенькие кулаки, топнула сапожком по бревну, на котором стояла, и, подняв лицо к небу, замотала головой:
— Эх! Ну вот всё бы отдала, только бы сейчас здесь кого-нибудь на льдине понесло!
Я сказал, что надеяться на это не стоит, что такие счастливые случаи выпадают редко.
Аглая притихла. Она зажала указательный палец зубами и с минуту думала о чём-то, глядя на речку. Вдруг она села на брёвна и повернулась ко мне:
— Лёшк! А давай друг друга спасём.
— Как это — друг друга? — не понял я.
— По очереди: сначала я тебя, потом ты меня.
— Как это — по очереди?
— А так! Видишь льдину? Её чуток от того бревна отпихнуть, она и поплывёт…
— Ну и что? — спросил я.
— А вот и то! Неужели не понял? Ты стань на эту льдину, а я буду гулять по берегу, будто тебя не замечаю. А потом ты вон тем шестом
оттолкнись и кричи: «Спасите!» Только громче кричи, чтобы люди с моста услышали. Они побегут тебя спасать, а я первая брошусь в речку, и ты тоже бросайся, и я тебя вытащу. И получится, вроде я тебя спасла.
Я даже отодвинулся от этой сумасшедшей и молча замотал головой.
— Во! Струсил уже! — воскликнула Аглая.
— Вовсе я не струсил, а просто… просто я не хочу лезть в холодную воду. Тут знаешь как можно простудиться!..
— «Простудиться»! Эх, ты!.. «Простудиться»! Люди в проруби зимой купаются и то не простужаются, а ты несколько секунд помокнуть боишься. Ведь сбежится народ, так тебя сразу десятью шубами с ног до головы укутают.
— И ещё… и потом, я плавать… Одним словом, я плаваю не очень хорошо,— пробормотал я.
Аглая вскочила.
— Да зачем тебе плавать? — закричала она.— Ты погляди, тут воды по пояс! Мы только для виду побарахтаемся, и я тебя вытащу.
Я тоже приподнялся и посмотрел на воду. Берег в этом месте спускался очень полого. Даже в двух метрах от него можно было разглядеть консервную банку, белевшую под мутной водой. Похоже, что и правда утонуть здесь было нельзя, но я продолжал сопротивляться. Я сказал, что это вообще очень нехорошо и нечестно — обманывать людей.

— Вот чудак! «Обманывать»! — передразнила Аглая.— Какой же тут обман, если мы и в самом деле могли бы спасти, да нам случай не выпадет! Чем мы виноваты, что здесь никто не тонет? А хочешь совсем без обмана, так давай отплывай на льдине подальше, и я тебя взаправду спасу… А денёчка через два ты меня спасёшь, и тоже без обмана… Хочешь, я с моста сигану? На самой серёдке! А ты заранее доску приготовишь и меня спасёшь.
От такого предложения меня затряс озноб. Я промямлил, что слава меня вообще не так уж интересует.
— Тебя не интересует, ну и не надо,— согласилась Аглая.— Давай я одна тебя спасу.
Я и на это не согласился. Мы долго спорили. Аглая то ругала меня трусом, то говорила, что я самый отчаянный мальчишка во всём дворе, что только я могу отважиться на такое дело. Я не попался на эту удочку. Тогда она обозвала меня эгоистом паршивым. Я сказал, что эгоистка, наоборот, она: ей хочется славы, а я мокни из-за этого в ледяной воде. Мы совсем уже поссорились, как вдруг Аглае пришла в голову новая мысль:
— Ладно! Не хочешь мокнуть — не надо. Мы давай вот чего — ты становись на льдину, плыви и кричи: «Спасите!» А я брошусь в воду, протяну тебе шест и притащу тебя к берегу. Вместе со льдиной притащу, ты даже ноги не промочишь. Идёт?
Я почувствовал, что деваться мне больше некуда, что, если я и теперь откажусь, Аглая в самом деле примет меня за труса. С большой неохотой я согласился. Я только сказал Аглае, чтобы она не вздумала спасать меня без обмана, и ещё раз напомнил ей, что плаваю неважно.
Аглая сразу повеселела.
— Не! Мы тут, у бережка,— сказала она и, отбежав к тропинке, тянувшейся вдоль реки, приглушённым, взволнованным голосом стала меня торопить: — Иди! Я здесь буду гулять, а ты иди. Ты вон тем шестом оттолкнись и бросай его на берег. Иди! Ну, иди!
Однако я не двинулся. Переходить на льдину мне ужас как не хотелось. Всё ещё стоя на брёвнах, я посмотрел на мост, видневшийся метров за пятьдесят от нас. Там шли люди, тащились подводы, с глухим гулом катились грузовики… Я повернулся и оглядел наш берег. Здесь не было домов. От самого моста тянулись дощатые заборы каких- то складов да фабрик, а дальше начинался луг. И на всём протяжении от моста до луга я не увидел ни одной человеческой фигуры. Только Аглая торчала на тропинке.
— Ну чего стоишь! Опять струсил? Иди! — сказала она сердито.
Я вздохнул и сошёл с бревна. Медленно скользя и увязая в раскисшей глине, добрался я до шеста и поднял его, испачкав руки. Льдина только самым краешком касалась берега, и мне пришлось сделать шаг по воде, прежде чем стать на неё.
Утвердившись на льдине, я взглянул на Аглаю. Она прогуливалась по тропинке, заложив руки за спину, разглядывая что-то в небе, и фальшиво распевала писклявым голоском:
Куда, куда вы удалились…
Вот она зыркнула на меня одним глазом, на секунду приостановилась, тихонько сказала: «Толкайся! Отталкивайся!» — и снова заверещала:
Весны моей златые дни…
Я мысленно говорил себе, что здесь мелко, что никакой опасности нет, что через минуту я снова буду на берегу. Но мне это не помогло. Тяжёлое предчувствие так угнетало меня, что коленки стали совсем слабыми, как после долгой болезни.
— Толкайся, дурак! — послышалось с берега.— Трусишь, да? Толкайся!
Что-о-о день грядущий мне гото-о-вит…
Машинально я упёрся шестом в камень, лежавший на берегу. Льдина не подалась. Так же машинально я попятился назад. Край льдины, касавшийся дна, теперь приподнялся, и она стала медленно поворачиваться вокруг сваи, торчащей из воды.
Пение на берегу прекратилось.
— От столба… от столба оттолкнись! — приглушённо донеслось оттуда.
Я оттолкнулся шестом от сваи и увидел, как берег, дощатый забор на невысоком косогорчике и стоящая у забора Аглая поплыли влево.
— Бросай шест! Махай руками! Кричи! — скомандовала Аглая, следя за мной краешком глаза.
Я бросил шест на берег, помахал немножко руками и сказал «спасите» так тихо, что сам себя не услышал.
— Э-эй! На помощь! — крикнула что было сил Аглая и понеслась с косогора к брошенному мной шесту. Скачок, другой, третий… Шлёп! Ноги Аглаи увязли, и она растянулась в грязи.
Мне бы нужно было спрыгнуть в воду да идти к берегу, но я этого не сделал. Я смотрел на Аглаю. Она вскочила, рванулась и снова упала. Когда она добралась наконец до шеста, я уплыл уже метров на пятнадцать вперёд. Подняв шест, Аглая побежала, с трудом выдирая ноги из грязи. Тут я увидел, что пологий берег кончился. Теперь в трёх метрах от меня тянулся невысокий глинистый обрыв с пучками старого дёрна наверху. Вплотную к обрыву бежала тёмно-бурая вода, бежала быстро, закручиваясь водоворотиками, неся соломинки и щепочки.
«Всё! Так я и знал! Теперь всё!..» — пронеслось у меня в голове.
О чём я ещё тогда думал, я не помню. Кажется, ни о чём. Я стоял лицом к мосту, стоял согнувшись, широко расставив ноги, растопырив руки. Я даже не кричал, а только смотрел.
Вот я увидел, как Аглая появилась над краем обрыва и, волоча по дёрну шест, пустилась меня догонять. Вот она поравнялась со мной. Её пальто, коленки и даже подбородок были заляпаны грязью; бледное лицо было обращено ко мне, и маленькие тёмные глаза смотрели на меня так пристально, что казалось, она вот-вот оступится и полетит с обрыва. Несколько секунд она бежала молча вровень со мной, потом слегка обогнала льдину, остановилась и опустила с обрыва шест.
— Прыгай! Прыгай! Тут близко!
Как она ни тянулась, но от конца шеста до меня было не меньше двух метров. Я молча проехал мимо.
Аглая снова обогнала льдину, снова остановилась и снова опустила шест.
— Прыгай! Тут близко. Плыви!
— Не умею. Совсем! — сказал я вдруг очень отчётливо и громко.
Аглая ничего не ответила. Она опять затрусила рысцой вдоль обрыва. По лицу её было видно, что она теперь уже не знает, зачем бежит.
— Ма-ма-а! — позвал я громко, тоже не зная зачем.
Аглая бежала, молчала и смотрела на меня.
— Ма-ма-а-а! — крикнул я ещё протяжней.
Вдруг Аглая взглянула куда-то вперёд, приостановилась, о чём-то думая, а потом рванулась и побежала так быстро, что конец шеста, который она волочила, запрыгал по бурой траве.
Очень медленно, осторожно я повернулся, чтобы посмотреть вперёд. Льдина колыхалась при каждом моём движении, ноги у меня тряслись.
Аглаю я увидел метров за десять впереди. Она уже не бежала. Она сидела на берегу, свесив ноги вниз. Возле неё под обрывом топорщился одинокий ивовый куст, нижние ветки которого мокли в воде.
Ещё не поняв, что хочет делать Аглая, я машинально нагнулся и вытянул руки вперёд. Дальше всё произошло очень быстро. Льдина почти поравнялась с Аглаей. Аглая, как была — в сапожках и в пальто, скользнула с обрыва. Всплеснулась вода, полетели брызги… Конец шеста, выброшенного Аглаей, заскрёб по краю моей льдины. Я сел на корточки и что было сил вцепился в мокрое дерево.
— Прыгай! — услышал я голос Аглаи.
Но я не прыгнул. Я только цеплялся за шест. Сначала меня потащило со льдины, потом ноги мои упёрлись в какой-то бугорок. Я увидел голову Аглаи в воде под кустом, увидел её красную руку с побелевшими косточками, цеплявшуюся за ветку, увидел другую руку, державшую противоположный конец шеста…
— Прыгай! Прыгай! — снова закричала она, но прыгать уже было не нужно: подтянутая шестом льдина причалила к берегу по другую сторону куста, да так удачно, что рядом с ней на обрыве оказался выступ.
Я перешагнул на него и даже ног не замочил. Как я выбрался наверх, как вскарабкалась туда Аглая, я не запомнил. Я только помню, как она предстала передо мной в потемневшем от воды коричневом пальто, с забрызганным лицом. Некоторое время мы молчали и только смотрели друг на друга. Приоткрыв рот, Аглая дышала, как паровоз. Нижняя челюсть у неё дрожала крупной дрожью.
— Живой,— шепнула она тихо.
Тут я немного пришёл в себя и заплакал:
— Дура противная! Из-за тебя всё это!..
Я замахнулся на свою спасительницу, но она не заметила этого. Она смотрела через моё плечо куда-то вдаль.
— Бежим! Вот люди! Бежим! — закричала она и пустилась к ближайшему проулку между фабричными заборами.
Я оглянулся. От моста по тропинке вдоль берега, растянувшись неровной цепочкой, к нам бежали люди. Бежали мужчины, бежали женщины, бежали ребятишки… Впереди всех, уже метрах в пятидесяти от нас, переваливаясь с боку на бок, бежала толстая тётенька в чёрном пальто, с красной кошёлкой в руке.
Я повернулся и пустился к проулку вслед за Аглаей. Всю дорогу мы молчали, и лишь в воротах дома Аглая проговорила:
— Смотри никому не болтай, слышишь? Скажи, что я нечаянно в воду упала: стала на льдину, поскользнулась и упала… Слышишь? Заболею, наверное, теперь.
Аглая не заболела. На следующий день она вышла во двор как ни в чём не бывало. Я молчал о своей поездке на льдине, молчала об этом и Аглая. О славе она больше не вспоминала.
Только теперь, через много лет, она позволила мне рассказать эту историю.